Все еще не веря в происходящее, словно в тумане, Анна отыскала взглядом Джессику и по выступившим на ее глазах слезам поняла: надежды нет. Как она пережила тот вечер и еще сутки до операции, она плохо помнила. По совету психолога, рекомендованного подругой, она старалась вообще не вспоминать ни о беременности, ни о том, чем она закончилась. Со временем сознание словно заблокировало в памяти еще один черный период ее жизни, слой за слоем нанося новую информацию на глубокую трещину в душе, оставшуюся после поглотившей ее на несколько месяцев сильнейшей депрессии…
— …Если бы мне тогда удалось перебороть свою гордыню, переступить через нее во имя зародившейся во мне жизни! — горько посетовала Анна. — Я же, наоборот, вместо того чтобы ему сообщить, с каким-то несвойственным остервенением делала все, что могла, только бы никто ничего не заподозрил. Это сейчас я понимаю, что в глубине души не могла справиться со своей обидой и таким образом хотела ему отомстить. Я как наяву представляла, как он будет раскаиваться, просить прощения. Гордясь собой и своей стойкостью, улетала со слезами на глазах. А в результате… Иногда мне кажется, что на тот момент заставить его понять свои ошибки, кусать локти для меня было важнее, чем сама маленькая жизнь во мне…
— Это неправда, — находясь под впечатлением от рассказа, Вера нашла в себе силы не согласиться. — Ты хорошо понимала, что никто и ничто не способен заставить Костю признать свои ошибки, кроме него самого. Ты устала ждать и сама совершила ошибку. Бедная моя девочка… Если бы ты тогда мне позвонила…
— Я хотела, чтобы он сам… И потом, эта сцена насилия в его кабинете… После этого мне казалось, что я никогда не смогу его тростить.
— Дико… — согласилась Вера. — Но… похоже на Костю. И на Николая тоже. Они как близнецы-братья: если уж бьют, топочтисмертельно.
— Ты спрашивала, почему я не смогу здесь остаться? — продолжила Анна. — Я только сегодня поняла, почему это будет невозможно. И основная причина не в тех, кто за океаном, не в работе которая мне нравится… В сегодняшнем письме Кости была одна фраза: «Ты чудесно смотрелась рядом с Ванечкой»… А сколько он с Николаем о мальчике говорил! Ты бы слышала: родная кровь, отцовские чувства… И это тот, кто ничего не хотел и слышать о ребенке!
— Я ведь тебе говорила однажды…
— Говорила, — перебила Анна, — что если мужчина любит, он тоже хочет ребенка от любимой женщины. Я могла об этом только мечтать, фантазировать, но я никогда не слышала ни признаний в любви, ни того, кто же я для него на самом деле! И это тоже было одной из причин моего бегства.
— И тогда любил, и сейчас любит, — Вера удивленно подняла голову. — Неужели он так ни разу и не признался? Анна отрицательно покрутила головой.
— Нет.
— Значит, признается.
— Уже поздно. Потому что он меня не простит.
— Да за что не простит-то?!
— За то, что ничего не сказала ему о беременности.
— Да что ты несешь? Он сам дров наломал, а тебя во всем виноватой делать?
— Так есть, и так будет, Вера. Мне на днях сон приснился: ребенок плакал. А наутро я поняла, что это плакал мой ребенок, который не родился. Так больно душе стало, так горько! И Костя рядом, только я с ним не могу этим горем поделиться… Вера, помнишь, перед операцией ты говорила, что это тебя Бог наказал за все грехи, за злость и ненависть, которые ты впустила в себя? Так вот, ты покаялась, он тебе поверил и даровал жизнь. И именно тебе, во искупление всех грехов, послал ребенка, о котором ты так мечтала!
От неожиданного поворота Аниных мыслей Вера застыла в одной позе и долго смотрела в пол. Затем медленно подняла голову и, встретившись с Анной полными слез глазами, тихо спросила:
— Ты поедешь со мной?
— Конечно, поеду, — так же сквозь выступившие слезы улыбнулась Анна и погладила ее по голове. — Я ведь так чудесно смотрюсь рядом с Ванечкой…
Вечер, проведенный в пятницу, дал возможность понять Крылову, насколько посвящен в дела давно минувших, а уж тем более в дела дней сегодняшних бывший начальник службы безопасности Артюхина, а ныне — директор крупной коммерческой фирмы. Выпив для приличия по 50 граммов коньяку, они провели за разговором более трех часов. Савицкий был улыбчив, предельно краток и лаконичен в формулировках, не позволял себе никаких нервных всплесков в характеристиках того или иного человека или события. Его хладнокровию, умению владеть собой и анализировать могли позавидовать многие. Но, когда речь зашла об Анне, голос его сразу потеплел.
— Нравилась она мне, — позволил он себе неожиданное признание, прямо посмотрев Косте в глаза. — После того как ушла от Владимира Анатольевича, я еще долго наблюдал за ней по собственной инициативе. Она даже не подозревала.
— Не подозревала о том, что ты за ней наблюдаешь, или о том, что чувствуешь? — уточнил собеседник.
— Да она вообще ни о чем не подозревала! Удивительное создание! — Слава снова улыбнулся. — Чистоты и наивности хватило бы на троих, в то же время находчивости, проницательности и ума на десятерых! Завести с ней какие-то шашни совесть не позволяла, тем более, кем я был в то время? Ни кола, ни двора, на острие иглы постоянно… А тут еще Владимир Анатольевич со своими чувствами: разве попрешь впереди шефа? Когда он первый раз надолго улетел, я едва себя остановил, а потом… Я ведь раньше других узнал, с кем она встречается, — взглянул он на Костю и улыбнулся.
— И как? — не удержавшись, тот улыбнулся в ответ.
— Как? А не поверишь! Захотел ей цветы инкогнито на 8 Марта послать, зашел в магазин, записал адрес, а мне продавщица и говорит, что десять минут назад один мужчина уже оформил доставку на этот адрес: двадцать пять роз. И получатель тот же. Описала мужчину, который сделал заказ, и тут я вспомнил, с кем десять минут назад столкнулся на ступеньках магазинчика. Пришлось мне свой заказ отменить. Ты, наверное, и не помнишь…